f3bc5676     

Гунин Лев - Муравей (Фрагмент)



Лев Гунин
МУРАВЕЙ
(отрывок из романа)
1. КЛЕТКА ДЛЯ МУРАВЬЯ
Когда первые бегущие огни зажигаются на Сан-Катрин, когда
вертящиеся двери магазинов поворачиваются - и тают, среди
бликов предвечернего шика, словно отделяясь от людей в черных
костюмах с галстуками, идет она. В этом полупризрачном свете,
внутри этой грани, отделяющей день от ночи, словно в коконе
пеленающих брызг, она идет справа налево, словно ферзь на
отливающей лаком шахматной доске - ферзь этого часа.
Это ее время, время, когда начинается ее дежурство в
"Queen Elisabeth".
Она входит в "свою" гостиницу с черного входа, который
предназначен только для персонала - и проходит. Это проход
между двумя мирами, сменяемыми, как звезды на небе; миром ее
дневного покоя - и миром ее ночного дежурства. Все другие
дежурные - уборщицы, портье, приемные администраторши - немного
кичатся своей причастностью к Queen Elisabeth, к этой крохе
шика, получаемой ими бесплатно, кичатся своими профсоюзными
книжками и зарплатой 15 долларов в час. Некоторые, удачно
выскочив замуж, не бросили ночного дежурства и построили на
деньги мужей свои собственные маленькие "квинчики": подобие
гостиницы в уменьшенном варианте. Она была у одной из них: те
же самые ковры, та же дежурная роскошь... Только она, да еще
трое-четверо ночных работниц понимают, насколько это
безвкусно...
Это единственное, что еще связывает ее с прошлым, с тем
фантастическим шлейфом непередаваемого свечения - линией
восторга и ужаса. Она словно прокатилась на волшебных
американских горках с фантастической скоростью, в захватывающем
дух ритме, и вот - уже остановка - и пустота. Все кончилось!
Догорела линия волшебного фейерверка, опали последние искры...
Все кончилось! Это только кажется, что кто-то родной и близкий
вот-вот протянет руки - как когда-то к детской кроватке, -
прижмет ее к себе и скажет: "Ну, хватит, хватит, не хнычь! Это
был только плохой сон". Нет, этот "плохой сон" никогда уже не
окончится. Ей уже не проснуться, не прижаться щекой к родной
груди, единственной на этом свете. Она не властна над временем,
над его пугающей, умерщвляющей пеленой: оно движется. Бритва
времени движется, как в замедленной съемке, к горлу, все ближе
и ближе, и этот безостановочный муравьиный бег пугает ее.
Она помнит, как в детстве мальчики посадили муравья в
банку. В банку вставили стебелек, и муравей стал отчаянно
ползти по нему. Удар ногтем - "щелбан", - и муравей слетает на
дно банки. Он снова начинает карабкаться вверх, и снова щелбан,
и так без конца. Она кажется себе тем же муравьем, украденным
из своей родной стихии, муравьем в искусственной стеклянной
банке, маленьким и беззащитным муравьем.
"Come on! - ну, ты даешь! - сказала бы на это ее лучшая
гостиничная подруга, чернокожая девушка Джанет. - Зарплата 15
долларов в час, собственный кондоминиум из четырех комнат,
новая машина, не так плохо!"
"Что ты понимаешь, Джанет? Маленькая, черная глупышка".
2. РОЖДЕНИЕ
Ее родители назвали ее "Наташей" не потому, что любили
Толстого. "Наташа - какое-то солнечное имя, - говорил всегда ее
отец. - И это современно: Наташа, Нат, Нэт, совсем как за
границей..." Еще у нее была бабушка Наташа, и ее лучшую
подругу, с которой она дружила до одиннадцати лет, тоже звали
Наташа.
Она смутно помнит время корзинок, баулов, чемоданов,
картонных коробок... Помнит, как смеялась в детстве над фразой
"сидели на чемоданах". - "Уедем на дачу, - говорил ее отец. -
Там отсидимся. Они нас не выкинут". Но выки



Содержание раздела